Неточные совпадения
Всякие
Бывают приказания:
Сидел на губернаторстве
В Якутске
генерал.
Вронский
сидел в голове стола, по правую руку его
сидел молодой губернатор, свитский
генерал.
Стараясь не шуметь, они вошли и в темную читальную, где под лампами с абажурами
сидел один молодой человек с сердитым лицом, перехватывавший один журнал за другим, и плешивый
генерал, углубленный в чтение.
— Историю… — тут Чичиков остановился, и оттого ли, что перед ним
сидел генерал, или просто чтобы придать более важности предмету, прибавил: — историю о
генералах, ваше превосходительство.
За столом, покрытым бумагами,
сидели два человека: пожилой
генерал, виду строгого и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении.
— О! — возразил
генерал. — Это еще не беда: лучше ей быть покамест женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, бог даст, сыщутся ей и женишки. Миленькие вдовушки в девках не
сидят; то есть, хотел я сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица.
— Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера
сидел солдат с забинтованной шеей, в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом с ним — студент, в автомобиле двое рабочих с винтовками в руках, штатский в шляпе, надвинутой на глаза, и толстый, седобородый
генерал и еще студент. На улице стало более шумно, даже прокричали ура, а в ограде — тише.
Когда арестованные,
генерал и двое штатских, поднялись на ступени крыльца и следом за ними волною хлынули во дворец люди, — озябший Самгин отдал себя во власть толпы, тотчас же был втиснут в двери дворца, отброшен в сторону и ударил коленом в спину солдата, — солдат,
сидя на полу, держал между ног пулемет и ковырял его каким-то инструментом.
На козлах
сидел, вытянув руки, огромный кучер в меховой шапке с квадратным голубым верхом, в санях —
генерал в широчайшей шинели; голову, накрытую синим кружком фуражки, он спрятал в бобровый воротник и был похож на колокол, отлитый из свинца.
Самгин наблюдал. Министр оказался легким, как пустой, он сам, быстро схватив протянутую ему руку студента, соскочил на землю, так же быстро вбежал по ступенькам, скрылся за колонной, с
генералом возились долго, он — круглый, как бочка, — громко кряхтел,
сидя на краю автомобиля, осторожно спускал ногу с красным лампасом, вздергивал ее, спускал другую, и наконец рабочий крикнул ему...
Генерал, одутловатый, с картофельным носом и выдающимися шишками на лбу и оголенном черепе и мешками под глазами, сангвинический человек,
сидел в татарском шелковом халате и с папиросой в руках пил чай из стакана в серебряном подстаканнике.
Старый
генерал в то время, как Нехлюдов подъехал к подъезду его квартиры,
сидел в темной гостиной зa инкрустованным столиком и вертел вместе с молодым человеком, художником, братом одного из своих подчиненных, блюдцем по листу бумаги.
— Ведет князя смотреть своих малышей, — смеясь, закричал
генерал от карточного стола, за которым он
сидел с зятем, золотопромышленником и адъютантом. — Отбудьте, отбудьте повинность.
Нехлюдов
сидел между хозяйкой и англичанином. Напротив него
сидела дочь
генерала и бывший директор департамента.
— «А спроси, — отвечаю ей, — всех господ офицеров, нечистый ли во мне воздух али другой какой?» И так это у меня с того самого времени на душе
сидит, что намеднись
сижу я вот здесь, как теперь, и вижу, тот самый
генерал вошел, что на Святую сюда приезжал: «Что, — говорю ему, — ваше превосходительство, можно ли благородной даме воздух свободный впускать?» — «Да, отвечает, надо бы у вас форточку али дверь отворить, по тому самому, что у вас воздух несвежий».
И
сидели они у наших, Данилыч, часа два, и наши с ними говорят просто, вот как я с тобою, и не кланяются им, и смеются с ними; и наш-то
сидит с
генералом, оба развалившись, в креслах-то, и курят, и наш курит при
генерале, и развалился; да чего? — папироска погасла, так он взял у генерала-то, да и закурил свою-то.
Обед был большой. Мне пришлось
сидеть возле
генерала Раевского, брата жены Орлова. Раевский был тоже в опале с 14 декабря; сын знаменитого Н. Н. Раевского, он мальчиком четырнадцати лет находился с своим братом под Бородином возле отца; впоследствии он умер от ран на Кавказе. Я рассказал ему об Огареве и спросил, может ли и захочет ли Орлов что-нибудь сделать.
Раз весною прихожу я к нему: спиною к дверям в больших креслах
сидел какой-то
генерал, мне не было видно его лица, а только один серебряный эполет.
Года через два или три, раз вечером
сидели у моего отца два товарища по полку: П. К. Эссен, оренбургский генерал-губернатор, и А. Н. Бахметев, бывший наместником в Бессарабии,
генерал, которому под Бородином оторвало ногу. Комната моя была возле залы, в которой они уселись. Между прочим, мой отец сказал им, что он говорил с князем Юсуповым насчет определения меня на службу.
Года за полтора перед тем познакомились мы с В., это был своего рода лев в Москве. Он воспитывался в Париже, был богат, умен, образован, остер, вольнодум,
сидел в Петропавловской крепости по делу 14 декабря и был в числе выпущенных; ссылки он не испытал, но слава оставалась при нем. Он служил и имел большую силу у генерал-губернатора. Князь Голицын любил людей с свободным образом мыслей, особенно если они его хорошо выражали по-французски. В русском языке князь был не силен.
Благодаря связи моего отца с генерал-губернатором я был сравнительно скоро освобожден, я
сидел всего месяц с чем-то, но освобожден без права выезда из Киева, под надзором полиции до решения моего дела.
В трактире всегда
сидели свои люди, знали это, и никто не обижался. Но едва не случилась с ним беда. Это было уже у Тестова, куда он перешел от Турина. В зал пришел переведенный в Москву на должность начальника жандармского управления
генерал Слезкин. Он с компанией занял стол и заказывал закуску. Получив приказ, половой пошел за кушаньем, а вслед ему Слезкин крикнул командирским голосом...
Публика смотрит. Вместо скромного в накидке старика за столиком
сидел величественный
генерал Драгомиров, профессор Военной академии.
Завидев их, он привстал, любезно кивнул издали головой
генералу, подал знак, чтобы не прерывали чтения, а сам успел отретироваться за кресла, где, облокотясь левою рукой на спинку, продолжал слушать балладу уже, так сказать, в более удобном и не в таком «смешном» положении, как
сидя в креслах.
— Я теперь во хмелю,
генерал, — засмеялась вдруг Настасья Филипповна, — я гулять хочу! Сегодня мой день, мой табельный день, мой высокосный день, я его давно поджидала. Дарья Алексеевна, видишь ты вот этого букетника, вот этого monsieur aux camеlias, [господина с камелиями (фр.).] вот он
сидит да смеется на нас…
— Она? Ну, вот тут-то вся неприятность и
сидит, — продолжал, нахмурившись,
генерал, — ни слова не говоря, и без малейшего как есть предупреждения, она хвать меня по щеке! Дикая женщина; совершенно из дикого состояния!
— Приятнее
сидеть с бобами, чем на бобах, — пробормотал
генерал, — этим… каламбуром я возбудил восторг… в офицерском обществе… сорок четвертого… Тысяча… восемьсот… сорок четвертого года, да!.. Я не помню… О, не напоминай, не напоминай! «Где моя юность, где моя свежесть!» Как вскричал… кто это вскричал, Коля?
— Да и я, брат, слышал, — подхватил
генерал. — Тогда же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может быть, действительно миллион
сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил
генерал задумчиво.
Был уже давно вечер; князь всё еще
сидел, слушал и ждал
генерала, начинавшего бесчисленное множество анекдотов и ни одного из них не доканчивавшего.
— А если так, то позвольте мне сесть, — прибавил Ипполит, преспокойно усаживаясь на стуле, на котором
сидел генерал, — я ведь все-таки болен; ну, теперь готов вас слушать, тем более что это последний наш разговор и даже, может быть, последняя встреча.
— Отнюдь нет, господа! Я именно прошу вас
сидеть. Ваше присутствие особенно сегодня для меня необходимо, — настойчиво и значительно объявила вдруг Настасья Филипповна. И так как почти уже все гости узнали, что в этот вечер назначено быть очень важному решению, то слова эти показались чрезвычайно вескими.
Генерал и Тоцкий еще раз переглянулись, Ганя судорожно шевельнулся.
Рядом с нею
сидела сморщенная и желтая женщина лет сорока пяти, декольте, в черном токе, с беззубою улыбкой на напряженно озабоченном и пустом лице, а в углублении ложи виднелся пожилой мужчина, в широком сюртуке и высоком галстуке, с выражением тупой величавости и какой-то заискивающей подозрительности в маленьких глазках, с крашеными усами и бакенбардами, незначительным огромным лбом и измятыми щеками, по всем признакам отставной
генерал.
Генерал Стрепетов
сидел на кресле по самой середине стола и, положив на руки большую белую голову, читал толстую латинскую книжку. Он был одет в серый тулупчик на лисьем меху, синие суконные шаровары со сборками на животе и без галстука. Ноги мощного старика, обутые в узорчатые азиатские сапоги, покоились на раскинутой под столом медвежьей шкуре.
Генерал и старовер еще
сидели на той же лавочке. Толпа стала редеть.
Генерал, впрочем, совершенно уже привык к нервному состоянию своей супруги, которое в ней, особенно в последнее время, очень часто стало проявляться. В одно утро, наконец, когда Мари
сидела с своей семьей за завтраком и, по обыкновению, ничего не ела, вдруг раздался звонок; она по какому-то предчувствию вздрогнула немного. Вслед за тем лакей ей доложил, что приехал Вихров, и герой мой с веселым и сияющим лицом вошел в столовую.
Женичка дома не жил: мать отдала его в один из лучших пансионов и сама к нему очень часто ездила, но к себе не брала; таким образом Вихров и Мари все почти время проводили вдвоем — и только вечером, когда
генерал просыпался, Вихров садился с ним играть в пикет; но и тут Мари или
сидела около них с работой, или просто смотрела им в карты.
Сама хозяйка, женщина уже лет за пятьдесят, вдова александровского генерал-адъютанта, Александра Григорьевна Абреева, — совершенная блондинка, с лицом холодным и малоподвижным, — по тогдашней моде в буклях, в щеголеватом капоте-распашонке, в вышитой юбке,
сидела и вязала бисерный шнурок.
Напротив Александры Григорьевны, и особенно как-то прямо,
сидел еще старик, — в отставном военном сюртуке, в петличке которого болтался Георгий, и в военных с красными лампасами брюках, — это был сосед ее по деревне, Михаил Поликарпович Вихров, старый кавказец, курчавый, загорелый на южном солнце, некогда ординарец князя Цицианова [Цицианов Павел Димитриевич (1754—1806) —
генерал царской армии.
В гостиной Вихров, наконец, увидел небольшую, но довольно толстенькую фигуру самого
генерала, который
сидел на покойных, мягких креслах, в расстегнутом вицмундире, без всяких орденов, с одним только на шее Георгием за храбрость.
Священник слушал его, потупив голову. Полковник тоже
сидел, нахмурившись: он всегда терпеть не мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. «Вот за это-то бог и не дает ему счастия в жизни:
генерал — а
сидит в деревне и пьет!» — думал он в настоящую минуту про себя.
— Дворянин-с! — продолжал восклицать между тем
генерал. — Знаешь ли ты, чем это пахнет! Яд, сударь! возмущение! Ты вот
сидишь да с попадьей целуешься; «доброчинно» да «душепагубно» — и откуда только ты эти слова берешь! Чем бы вразумить да пристыдить, а он лукошко в руку да с попадейкой в лес по грибы!
Прочитав это письмо,
генерал окончательно поник головой. Он даже по комнатам бродить перестал, а
сидел, не вставаючи, в большом кресле и дремал. Антошка очень хорошо понял, что письмо Петеньки произвело аффект, и сделался еще мягче, раболепнее. Евпраксея, с своей стороны, прекратила неприступность. Все люди начали ходить на цыпочках, смотрели в глаза, старались угадать желания.
Тут же
сидел и «
генерал», человек очень угрюмого вида, когда-то бывший полководец, совершивший знаменитую переправу через реку Вьюлку [Тверской губернии Калязинского уезда.
Много помог мне и уланский офицер, особливо когда я открыл ему раскаяние Филаретова. Вот истинно добрейший малый, который даже сам едва ли знает, за что под арестом
сидит! И сколько у него смешных анекдотов! Многие из них я
генералу передал, и так они ему пришли по сердцу, что он всякий день, как я вхожу с докладом, встречает меня словами:"Ну, что, как наш улан! поберегите его, мой друг! тем больше, что нам с военным ведомством ссориться не приходится!"
Каждое утро
генерал,
сидя за чаем и попыхивая трубку, машинально выслушивал рапорт Стрелова о вчерашних операциях и тотчас же свертывал на любимый предмет.
Беловзоров
сидел угрюмо в углу, весь застегнутый и красный; на тонком лице графа Малевского постоянно бродила какая-то недобрая улыбка; он действительно впал в немилость у Зинаиды и с особенным стараньем подслуживался старой княгине, ездил с ней в ямской карете к генерал-губернатору.
Родион Антоныч, не теряя из виду управительского кружка, зорко следил за всеми, особенно за Братковским, который все время
сидел в комнате, где была Нина Леонтьевна, и только иногда показывался в зале, чтобы быть на виду у
генерала на всякий случай.
Блинов — профессор университета, стяжал себе известное имя, яко политико-эконом и светлая финансовая голова, затем, как я уже сказал вам, хороший человек во всех отношениях — и вдруг этот самый
генерал Блинов, со всей своей ученостью, честностью и превосходительством,
сидит под башмаком какого-то урода.
Раиса Павловна в бинокль пристально рассматривала толстую, безобразную, небольшого роста даму, которая
сидела в дорожной коляске
генерала.
Набоб поклонился и сказал на это приветствие несколько казенных фраз, какие говорятся в таких торжественных случаях. Родион Антоныч
сидел все время как на угольях и чувствовал себя таким маленьким, точно
генерал ему хотел сказать: «А ты зачем сюда, братец, затесался?» Майзель, Вершинин и Тетюев держали себя с достоинством, как люди бывалые, хотя немного и косились на записную книжку Перекрестова.